Как Толстой решает вопрос о роли личности в истории? (" Война и мир ") и получил лучший ответ

Ответ от ГАЛИНА[гуру]
У Толстого был свой взгляд на роль личности
в истории.
У каждого человека две жизни: личная и стихийная.
Толстой говорил, что человек сознательно живет
для себя, но служит бессознательным орудием
для достижения общечеловеческих целей.
Роль личности в истории ничтожно мала.
Даже самый гениальный человек не может по
своему желанию направлять движение истории.
Её творят массы, народ, а не отдельная личность,
возвысившаяся над народом.
Но Толстой считал, что имени гения заслуживает
тот из людей, кто одарен способностью проникать
в ход исторических событий, постигать их общий
смысл.
К таким людям писатель относит Кутузова.
Он является выразителем патриотического духа
и нравственной силы русской армии.
Это талантливый полководец.
Толстой подчеркивает, что Кутузов - народный герой.
В романе он предстает как истинно русский человек,
чуждый притворства, мудрый исторический деятель.
Наполеон, который противопоставляется Кутузову,
подвергается уничтожающему разоблачению,
потому что он избрал для себя роль “палача народов”;
Кутузов же возвеличивается как полководец,
умеющий подчинять все свои мысли и действия
народному чувству.

Ответ от 3 ответа [гуру]

Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Как Толстой решает вопрос о роли личности в истории? (" Война и мир ")

Смысл исторического процесса. Роль личности в истории.

Задание. Подчеркнуть тезисы статьи, подготовить ответ на вопросы:

— Каков смысл исторического процесса, по мнению Толстого?

Каковы взгляды Толстого на причины войны 1812 года и его отношение к войне?

— Какова роль личности в истории?

— Что значит личная и роевая жизнь человека? В чем заключается идеальное бытие человека? Для каких героев характерно это идеальное бытие?

Эта тема в романе впервые подробно рассматривается в историко-философском рассуждении о причинах войны 1812 г. (начало второй и начало третьей частей третьего тома). Рассуждение это полемически направлено против традиционных концепций историков, которые Толстой считает стереотипом, требующим переосмысления. Согласно Толстому, нельзя объяснить начало войны чьей-то отдельной волей (например, волей Наполеона). К этому событию Наполеон объективно причастен так же, как любой капрал, отправляющийся в этот день на войну. Война была неизбежна, она началась согласно невидимой исторической воле, которая складыва-ется из «миллиардов воль». Роль личности в истории практически ничтожна. Чем больше люди связаны с другими, тем более они служат «необходимости», т.е. их воля переплетается с другими волями и становится менее свободной. Поэтому общественные и государственные деятели являются менее субъективно свободными. «Царь — раб истории». (Как эта мысль Толстого проявляется в изображении Александра?) Наполеон заблуждается, когда думает, что может влиять на ход событий. «…Ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и… влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное» (т.3, ч.2, гл. XXVII ). Кутузов прав в том, что предпочитает четко следовать объективному процессу, а не навязывать свою линию, «не мешать» тому, что должно произойти. Заканчивается роман формулой исторического фатализма: «…необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость».

Отношение к войне. Война оказывается не поединком Наполеона с Александром или с Кутузовым, это поединок двух начал (агрессивного, разрушительного и гармонического, созидательного), которые воплощаются не только в Наполеоне и Кутузове, но и в персонажах, фигурирующих на других уровнях сюжета (Наташа, Платон Каратаев и др.). С одной стороны, война — противное всему человеческому событие, с другой — это объективная реальность, означающая для героев личный опыт. Нравственное отношение к войне у Толстого отрицательное.

В мирной жизни тоже происходит своеобразная «война». Осуждаются герои, представляющие светское общество, карьеристы — своего рода «маленькие наполеоны» (Борис, Берг), а также те, для которых война — место реализации агрессивных побуждений (дворянин Долохов, крестьянин Тихон Щер-батый). Эти герои принадлежат к сфере «войны», в них воплощается наполеоновское начало.

«Личная» и «роевая» жизнь человека. Может показаться, что такое видение мира глубоко пессимистично: отрицается понятие свободы, но тогда жизнь человека теряет смысл. На самом деле это не так. Толстой разделяет субъективный и объективный уровни человеческой жизни: человек находится в малом круге своей биографии (микрокосм, «личная» жизнь) и в большом круге всеобщей истории (макрокосм, «роевая» жизнь). Человек субъективно сознает свою «личную» жизнь, но не может видеть, в чем состоит его «роевая» жизнь.

На «личном» уровне человек наделен достаточной свободой выбора и способен отвечать за свои поступки. «Роевой» жизнью человек живет бессознательно. На этом уровне он сам ничего решить не может, его роль навсегда останется той, которую отвела ему история. Этический принцип, вытекающий из романа, состоит в следующем: человеку не следует сознательно относиться к своей «роевой» жизни, ставить себя в какие-либо отношения с историей. Любой человек, который пытается сознательно участвовать в общеисторическом процессе и воздействовать на него, заблуждается. В романе дискредитируется Наполеон, ошибочно полагавший, что судьба войны зависит от него — на самом деле он был игрушкой в руках неумолимой исторической необходимости. Реально он оказался лишь жертвой процесса, затеянного, как он думал, им самим. Все герои романа, пытавшиеся быть наполеонами, рано или поздно расстаются с этой мечтой или плохо кончают. Один из примеров: князь Андрей преодолевает иллюзии, связанные с государственной деятельностью в кабинете Сперанского (и это правильно, независимо от того, насколько «прогрессивен» Сперанский).

Закон исторической необходимости люди выполняют неведомо для себя, слепо, ничего не зная, кроме своих частных целей, и лишь подлинно (а не в «наполеоновском» смысле) великие люди оказываются способными отрешиться от личного, проникнуться целями исторической необходимости, а это единственный способ стать сознательным проводником высшей воли (пример — Кутузов).

Идеальное бытие — состояние гармонии, согласие (с миром, т. е. состояние «мира» (в смысле: не война). Для этого личная жизнь должна быть разумно согласована с законами «роевой» жизни. Неправильное бытие — вражда с этими законами, состояние «войны», когда герой противопоставляет себя людям, старается навязать миру свою волю (это путь Наполеона).

Положительные примеры в романе — Наташа Ростова и ее брат Николай (гармоничная жизнь, вкус к ней, понимание ее красоты), Кутузов (умение чутко реагировать на ход исторического процесса и занять в нем свое разумное место), Платон Каратаев (у этого героя личная жизнь практически растворяется в «роевой», у него как бы нет своего индивидуального «Я», а только коллективное, народное, общечеловеческое «Мы»).

Князь Андрей и Пьер Безухов на разных этапах своего жизненного пути то уподобляются Наполеону, думая, что могут своей личной волей повлиять на исторический процесс (честолюбивые планы Болконского; увлечение Пьера сначала масонством, а потом тайными обществами; намерение Пьера убить Наполеона и стать спасителем России), то обретают правильный взгляд на мир после глубоких кризисов, душевных потрясений, разочарований. Князь Андрей после ранения в Бородинском сражении умер, пережив состояние гармонического единства с миром. К Пьеру подобное состояние просветления пришло в плену (обратим внимание, что в обоих случаях герои наряду с простым, эмпирическим опытом получают также и мистический опыт посредством сна или видения). (Найдите это в тексте.) Однако можно предположить, что честолюбивые планы снова вернуться к Пьеру, он увлечется тайными обществами, хотя Платону Каратаеву это, возможно, не понравилось бы (см. разговор Пьера с Наташей в эпилоге).

В связи с представлением о «личной» и «роевой» жизни показателен спор Николая Ростова с Пьером о тайных обществах. Пьер сочувствует их деятельности («Тугендбунд — это союз добродетели, любовь, взаимная помощь; это то, что на кресте проповедовал Христос»), а Николай считает, что «тайное общество — следовательно, враждебное и вредное, которое может породить только зло, <…> составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить — ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь». Этот спор не получает однозначной оценки в романе, он остается открытым. Можно говорить о «двух правдах» — Николая Ростова и Пьера. Мы можем сочувствовать Пьеру вместе с Николенькой Болконским.

Эпилог заканчивается символическим сном Николеньки на тему этого разговора. Интуитивное сочувствие делу Пьера сочетается с мечтами о славе героя. Это напоминает юношеские мечты князя Андрея о «своем Тулоне», которые когда-то были развенчаны. Таким образом, в мечтах Николеньки есть нежелательное для Толстого «наполеоновское» начало — есть оно и в политических идеях Пьера. В связи с этим важен диалог Наташи и Пьера в гл. XVI первой части эпилога, где Пьер вынужден признать, что Платон Каратаев (человек, с которым для Пьера связаны главные нравственные критерии), «не одобрил бы» его политической деятельности, зато одобрил бы «семейную жизнь».

«Путь Наполеона».

Разговор о Наполеоне заходит на первых же страницах романа. Пьер Безухов, сознавая, что шокирует общество, собравшееся в салоне Анны Павловны Шерер, торжественно, «с отчаянностью», «все более и более одушевляясь», утверждает, что «Наполеон велик», «что народ видел в нем великого человека». Сглаживая «святотатственный» смысл его речей («Революция была великое дело,— продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость…»), Андрей Болконский признает, что «надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора», также считая, что в воплощении этих последних качеств Наполеон «велик».

Убеждение Пьера Безухова настолько глубоко, что он не хочет участвовать в «войне против Наполеона», так как это было бы борьбой с «величайшим человеком в мире» (т. 1, ч. 1, гл. 5). Резкое изменениe его взглядов, происшедшее в связи с внутренними и внешними событиями его жизни, приводит к тому, что в 1812 г. он в Наполеоне видит антихриста, воплощение зла. Он чувствует «необходимость и неизбежность» убить своего прежнего кумира, погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона» (т. 3, ч. 3, гл.27).

Для Андрея Болконского Наполеон — пример осуществления честолюбивых замыслов, составляющих основу его духовной жизни, В предстоящей военной кампании он мыслит категориями «не хуже» наполеоновских (т. 1, ч. 2, гл. 23). Все возражения его отца, «доводы» об ошибках», которые, на его взгляд, «делал Бонапарте во всех войнах и даже в государственных делах», не могут поколебать уверенности героя в том, что он «все-таки великий полководец» (т.1, ч.1, гл.24). Кроме этого, он полон надежд по примеру Наполеона начать свой собственный «путь к славе» («Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что… вот он, тот Тулон…» —т. 1,ч.2, гл. 12). Однако совершив задуманный подвиг («Вот оно! — князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него» — ч. 3 , гл. 16) и удостоившись похвалы своего «героя», он «не только не заинтересовался» словами Наполеона, но «не заметил или же тотчас забыл их» (т. 1, ч. 3, гл. 19). Он кажется князю Андрею ничтожным, мелочным, самодовольным в сравнении с открывшимся ему высоким смыслом жизни. В войне 1812 г. Болконский одним первых становится на сторону «общей правды».

Наполеон — воплощение волюнтаризма и крайнего индивидуализма. Он стремится навязать миру (т.е. огромным массам людей) свою волю, но это невозможно. Война началась в соответствии с объективным ходом исторического процесса, но Наполеон думает, что он начал войну. Проиграв войну, он чувствует отчаяние и растерянность. Образ Наполеона у Толстого не лишен гротескно-сатирических оттенков. Для Наполеона характерно театральное поведение (см., например, сцену с «римским королем» в гл. XXVI второй части третьего тома), самолюбование, тщеславие. Выразительна сцена встречи Наполеона с Лаврушкой, остроумно «домысленная» Толстым по следам исторических материалов.

Наполеон — основная эмблема волюнтаристического пути, но этим путем идут в романе и многие другие герои. Их тоже можно уподобить Наполеону (ср. «маленькие наполеоны» — выражение из романа). Тщеславие и самоуверенность свойственны Бенигсену и другим военачальникам, авторам всевозможных «диспозиций», обвинявшим Кутузова в бездействии. Многие люди светского общества также духовно подобны Наполеону, потому что всегда живут как бы в состоянии «войны» (светские интриги, карьеризм, стремление подчинить других людей собственным интересам и т. д.). Прежде всего это относится к семейству Курагиных. Все члены этого семейства агрессивно вмешиваются в жизнь других людей, стараются навязать свою волю, использовать остальных для выполнения собственных желаний.

Некоторые исследователи указывали на символическую связь любовного сюжета (вторжение вероломного Анатоля в мир Наташи) с историческим (вторжение Наполеона в Россию), тем более, что в эпизоде на Поклонной горе используется эротическая метафора («И с этой точки зрения он [Наполеон] смотрел на ле-жавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу [Москву], <…> уверенность обладания волновала и ужасала его» — гл. XIX третьей части третьего тома).

Ее воплощением и антитезой Наполеону в романе является Кутузов. Разговор о нем возникает также в самой первой главе в с тем, что князь Андрей — его адъютант. Кутузов — главнокомандующий противостоящей Наполеону русской армии. Однако его заботы направлены не на победоносные сражения, а на то, чтобы сохранить «раздетые, изнуренные» войска (т. 1, ч. 2 , гл. 1—9). Не веря в победу, он, старый боевой генерал, испытывает «отчаяние» (Рана не здесь, а вот где! — сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих» —т. 1, ч. 3, гл. 16). Для окружающих неторопливость и непосредственность его поведения

Подлинный смысл жизни. Заключительная фраза в романе провоцирует читателя сделать пессимистический вывод о бессмысленности жизни. Однако внутренняя логика сюжета «Войны и мира» (в котором не случайно воссоздается все многообразие жизненного опыта человека: как сказал А. Д. Синявский, «сразу вся война и весь мир») говорит об обратном.

Философия истории в романе Л.Н. Толстого "Война и мир" роль личности и роль масс.

В романе-эпопее "Война и мир" Льва Николаевича Толстого особенно занимал вопрос о движущих силах истории.
Писатель считал, что даже выдающимся личностям не дано решающим образом влиять на ход и исход исторических событий.
Он утверждал:
"Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожится возможность жизни".
По Толстому, ход истории управляется высшим сверхразумным основанием - Божьим промыслом.
В финале романа исторические законы сравниваются с коперниковской системой в астрономии: "Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но как в астрономии новое воззрение говорило: "правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам", так и в истории новое воззрение говорит: "правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам".
В первом случае, надо было отказаться от сознания неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае точно так же необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость".
Свобода человека, по Толстому, состоит только в том, чтобы осознать такую зависимость и постараться угадать предначертанное, чтобы в максимальной мере следовать ему. Для писателя был очевиден примат чувств над разумом, законов жизни над планами и расчетами отдельных людей, даже гениальных, реального хода сражения над предшествующей ему диспозицией, роли народных масс над ролью великих полководцев и правителей. Толстой был убежден, что "ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное", поскольку "великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые так же, как ярлыки, менее всего имеют связи с самим событием". И войны происходят не от действий людей, а по воле провидения.
По мысли Толстого, роль так называемых "великих людей" сводится к следованию высшему велению, если им дано его угадать. Это хорошо видно на примере образа русского полководца М.И. Кутузова. Писатель старается убедить нас, что Михаил Илларионович "презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело". В романе Кутузов противопоставлен как Наполеону, так и генералам-немцам на русской службе, которых роднит друг с другом стремление выиграть сражение, только благодаря заранее разработанному подробнейшему плану, где тщетно пытаются учесть все неожиданности живой жизни и будущего действительного хода битвы. Русский полководец, в отличие от них, обладает способностью "спокойного созерцания событий" и потому "ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит" благодаря сверхъестественной интуиции. Кутузов влияет лишь на моральный дух своего войска, так как "долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью нельзя одному человеку-, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти". Этим и объясняется и гневная кутузовская отповедь генералу Вольцогену, который от имени другого генерала с иностранной фамилией, М.Б. Барклая де Толли, сообщает об отступлении русских войск и о захвате всех основных позиций на Бородинском поле французами. Кутузов кричит на принесшего дурные вести генерала: "Как вы... как вы смеете!.. Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения несправедливы и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему... Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге... Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля... Отбиты везде, за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской". Здесь
фельдмаршал кривит душой, ибо подлинный неблагоприятный для русской армии исход Бородинского сражения, следствием чего и стало оставление Москвы, известен ему не хуже, чем Вольцогену и Барклаю. Однако Кутузов предпочитает нарисовать такую картину хода битвы, которая сможет сохранить моральный дух подчиненных ему войск, сохранить то глубокое патриотическое чувство, которое "лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека".
Резкой критике подвергает Толстой императора Наполеона. Как полководца, вторгающегося со своими войсками на территорию других государств, писатель считает Бонапарта косвенным убийцей множества людей. В данном случае Толстой даже вступает в некоторое противоречие со своей фаталистической теорией, согласно которой возникновение войн не зависит от людского произвола. Он полагает, что Наполеон был окончательно посрамлен на полях России, и в результате "вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров". Толстой верит, что "нет величия там, где нет простоты, добра и правды". Французский император после занятия союзными войсками Парижа "не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки...". И даже когда Наполеон опять захватывает власть во время ста дней, он, по мнению автора "Войны и мира", лишь нужен истории "для оправдания последнего совокупного действия". Когда же это действие совершилось, оказалось, что "последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек в одиночестве на своем острове играет сам перед собою жалкую комедию, интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
- Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого".
И Наполеон, и другие персонажи исторического процесса у Толстого - не более чем актеры, исполняющие роли в театральной постановке, срежиссированной неведомой им силой. Эта последняя в лице столь ничтожных "великих людей" являет себя человечеству, всегда оставаясь в тени.
Писатель отрицал, что ход истории может определяться "бесчисленными так называемыми случайностями".
Он отстаивал полную предопределенность исторических событий. Но, если в своей критике Наполеона и прочих полководцев-завоевателей Толстой следовал христианскому учению, в частности, заповеди "не убий", то своим фатализмом он на самом деле ограничивал способность Бога наделить человека свободной волей. Автор "Войны и мира" оставлял за людьми лишь функцию слепого следования предначертанному свыше.
Однако позитивное значение философии истории Льва Толстого заключается в том, что он отказался, в отличие от подавляющего большинства современных ему историков, сводить историю к деяниям героев, призванных увлекать за собой инертную и бездумную толпу.
Писатель указал на первенствующую роль народных масс, совокупности миллионов и миллионов индивидуальных воль.
Насчет же того, что именно определяет их равнодействующую, историки и философы спорят по сей день,
сто с лишним лет спустя после публикации "Войны и мира".

В романе-эпопее «Война и мир» Льва Николаевича Толстого особенно занимал вопрос о движущих силах истории. Писатель считал, что даже выдающимся личностям не дано решающим образом влиять на ход и исход исторических событий. Он утверждал: «Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожится возможность жизни». По Толстому, ход истории управляется высшим сверхразумным основанием - Божьим промыслом. В финале романа исторические законы сравниваются с коперниковской системой в астрономии: «Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но как в астрономии новое воззрение говорило: «правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», так и в истории новое воззрение говорит: «правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам».

В первом случае, надо было отказаться от сознания неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае точно так же необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость».

Свобода человека, по Толстому, состоит только в том, чтобы осознать такую зависимость и постараться угадать предначертанное, чтобы в максимальной мере следовать ему. Для писателя был очевиден примат чувств над разумом, законов жизни над планами и расчетами отдельных людей, даже гениальных, реального хода сражения над предшествующей ему диспозицией, роли народных масс над ролью великих полководцев и правителей. Толстой был убежден, что «ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное», поскольку «великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые так же, как ярлыки, менее всего имеют связи с самим событием». И войны происходят не от действий людей, а по воле провидения.

По мысли Толстого, роль так называемых «великих людей» сводится к следованию высшему велению, если им дано его угадать. Это хорошо видно на примере образа русского полководца М.И. Кутузова. Писатель старается убедить нас, что Михаил Илларионович «презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело». В романе Кутузов противопоставлен как Наполеону, так и генералам-немцам на русской службе, которых роднит друг с другом стремление выиграть сражение, только благодаря заранее разработанному подробнейшему плану, где тщетно пытаются учесть все неожиданности живой жизни и будущего действительного хода битвы. Русский полководец, в отличие от них, обладает способностью «спокойного созерцания событий» и потому «ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит» благодаря сверхъестественной интуиции. Кутузов влияет лишь на моральный дух своего войска, так как «долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью нельзя одному человеку-, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти». Этим и объясняется и гневная кутузовская отповедь генералу Вольцогену, который от имени другого генерала с иностранной фамилией, М.Б. Барклая де Толли, сообщает об отступлении русских войск и о захвате всех основных позиций на Бородинском поле французами. Кутузов кричит на принесшего дурные вести генерала: «Как вы... как вы смеете!.. Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения несправедливы и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему... Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге... Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля... Отбиты везде, за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской». Здесь

фельдмаршал кривит душой, ибо подлинный неблагоприятный для русской армии исход Бородинского сражения, следствием чего и стало оставление Москвы, известен ему не хуже, чем Вольцогену и Барклаю. Однако Кутузов предпочитает нарисовать такую картину хода битвы, которая сможет сохранить моральный дух подчиненных ему войск, сохранить то глубокое патриотическое чувство, которое «лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека».

Резкой критике подвергает Толстой императора Наполеона. Как полководца, вторгающегося со своими войсками на территорию других государств, писатель считает Бонапарта косвенным убийцей множества людей. В данном случае Толстой даже вступает в некоторое противоречие со своей фаталистической теорией, согласно которой возникновение войн не зависит от людского произвола. Он полагает, что Наполеон был окончательно посрамлен на полях России, и в результате «вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров». Толстой верит, что «нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Французский император после занятия союзными войсками Парижа «не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки...». И даже когда Наполеон опять захватывает власть во время ста дней, он, по мнению автора «Войны и мира», лишь нужен истории «для оправдания последнего совокупного действия». Когда же это действие совершилось, оказалось, что «последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.

И проходят несколько лет в том, что этот человек в одиночестве на своем острове играет сам перед собою жалкую комедию, интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.

Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.

Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас?

Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого».

И Наполеон, и другие персонажи исторического процесса у Толстого - не более чем актеры, исполняющие роли в театральной постановке, срежиссированной неведомой им силой. Эта последняя в лице столь ничтожных «великих людей» являет себя человечеству, всегда оставаясь в тени.

Писатель отрицал, что ход истории может определяться «бесчисленными так называемыми случайностями». Он отстаивал полную предопределенность исторических событий. Но, если в своей критике Наполеона и прочих полководцев-завоевателей Толстой следовал христианскому учению, в частности, заповеди «не убий», то своим фатализмом он на самом деле ограничивал способность Бога наделить человека свободной волей. Автор «Войны и мира» оставлял за людьми лишь функцию слепого следования предначертанному свыше. Однако позитивное значение философии истории Льва Толстого заключается в том, что он отказался, в отличие от подавляющего большинства современных ему историков, сводить историю к деяниям героев, призванных увлекать за собой инертную и бездумную толпу. Писатель указал на первенствующую роль народных масс, совокупности миллионов и миллионов индивидуальных воль. Насчет же того, что именно определяет их равнодействующую, историки и философы спорят по сей день, сто с лишним лет спустя после публикации «Войны и мира».

Философия истории в романе Л. Н. Толстого “Война и мир”роль личности и роль массы

В романе-эпопее "Война и мир"Льва Николаевича Толстого особенно занимал вопрос о движущих силах истории. считал, что даже выдающимся личностям не дано решающим образом влиять на ход и исход исторических событий. Он утверждал: "Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожится возможность жизни". По Толстому, ход истории управляется высшим сверхразумным основанием - Божьим промыслом. В финале романа исторические законы сравниваются с коперниковской системой в астрономии: "Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности.

Но как в астрономии новое воззрение говорило: "правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам", так и в истории новое воззрение говорит: "правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам". В первом случае, надо было отказаться от сознания неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае точно так же необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость". Свобода человека, по Толстому, состоит только в том, чтобы осознать такую зависимость и постараться угадать предначертанное, чтобы в максимальной мере следовать ему. Для писателя был очевиден примат чувств над разумом, законов жизни над планами и расчетами отдельных людей, даже гениальных, реального хода сражения над предшествующей ему диспозицией, роли народных масс над ролью великих полководцев и правителей.

Толстой был убежден, что "ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное", поскольку "великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые так же, как ярлыки, менее всего имеют связи с самим событием". И войны происходят не от действий людей, а по воле провидения. По мысли Толстого, роль так называемых "великих людей"сводится к следованию высшему велению, если им дано его угадать. Это хорошо видно на примере образа русского полководца М. И. Кутузова.

Писатель старается убедить нйс, что Михаил Ил-ларирнович "презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело". В романе Кутузов противопоставлен как Наполеону, так и генералам-немцам на русской службе, которых роднит друг с другом стремление выиграть сражение, только благодаря заранее разработанному подробнейшему плану, где тщетно пытаются учесть все неожиданности живой жизни и будущего действительного хода битвы. Русский полководец, в отличие от них, обладает способностью "спокойного созерцания событий"и потому "ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит"благодаря сверхъестественной интуиции. Кутузов влияет лишь на моральный дух своего войска, так как "долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью нельзя одному человеку-, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти". Этим и объясняется и гневная кутузовская отповедь генералу Вольцогену, который от имени другого генерала с иностранной фамилией, М. Б.

Барклая де Толли, сообщает об отступлении русских войск и о захвате всех основных позиций на Бородинском поле французами. Кутузов кричит на принесшего дурные вести генерала: "Как вы... как вы смеете!.. Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения несправедливы и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему... Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге...

Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля... Отбиты везде, за что я благод
арю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской". Здесь фельдмаршал кривит душой, ибо подлинный неблагоприятный для русской армии исход Бородинского сражения, следствием чего и стало оставление Москвы, известен ему не хуже, чем Вольцогену и Барклаю. Однако Кутузов предпочитает нарисовать такую картину хода битвы, которая сможет сохранить моральный дух подчиненных ему войск, сохранить то глубокое патриотическое чувство, которое "лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека". Резкой критике подвергает Толстой императора Наполеона. Как полководца, вторгающегося со своими войсками на территорию других государств, писатель считает Бонапарта косвенным убийцей множества людей.

В данном случает Толстой даже вступает в некоторое противоречие со своей фаталистической теорией, согласно которой возникновение войн не зависит от людского произвола. Он полагает, что Наполеон был окончательно посрамлен на полях России, и в результате "вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров". Толстой верит, что "нет величия там, где нет простоты, добра и правды".

Французский император после занятия союзными войсками Парижа "не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки...". И даже когда Наполеон опять захватывает власть во время ста дней, он, по мнению автора "Войны и мира", лишь нужен истории "для оправдания последнего совокупного действия". Когда же это действие совершилось, оказалось, что "последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.

И проходят несколько лет в том, что этот человек в одиночестве на своем острове играет сам перед собою жалкую комедию, интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им. Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам. - Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас? Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого".

И Наполеон, и другие персонажи исторического процесса у Толстого - не более чем актеры, исполняющие роли в театральной постановке, срежиссированной неведомой им силой. Эта последняя в лице столь ничтожных "великих людей"являет себя человечеству, всегда оставаясь в тени. Писатель отрицал, что ход истории может определяться "бесчисленными так называемыми случайностями". Он отстаивал полную предопределенность исторических событий.

Но, если в своей критике Наполеона и прочих полководцев-завоевателей Толстой следовал христианскому учению, в частности, заповеди "не убий", то своим фатализмом он на самом деле ограничивал способность Бога наделить человека свободной волей. Автор "Войны и мира"оставлял за людьми лишь функцию слепого следования предначертанному свыше. Однако позитивное значение философии истории Льва Толстого заключается в том, что он отказался, в отличие от подавляющего большинства современных ему историков, сводить историю к деяниям героев, призванных увлекать за собой инертную и бездумную толпу. Писатель указал на первенствующую роль народных масс, совокупности миллионов и миллионов индивидуальных воль.

Насчет же того, что именно определяет их равнодействующую, историки и философы спорят по сей день, сто с лишним лет спустя после публикации "Войны и мира".

Вы прочитали готовую разработку: Философия истории в романе Л. Н. Толстого “Война и мир”роль личности и роль массы

Учебные пособия и тематические ссылки для школьников, студентов и всех, занимающихся самообразованием

Сайт адресован учащимся, учителям, абитуриентам, студентам педвузов. Справочник школьника охватывает все аспекты школьной программы.